Джурахон Маматов
Молитва
Когда тебя охватывает отчаяние лучше не писать. Ты напишешь что-то искреннее, своё, а его истолкуют совсем по другому. Возможно, даже, совершенно превратно. Отчаяние прибавляет искренности но выветривает тот смысл, который ты хотел придать своему рассказу. Когда пишешь что-то от отчаяния, тогда, непременно, появится пространство между тем, что ты написал, и тем, что ты хотел сказать. Как расселина между горными валунами. Так же, как валуны тяжелы бывают слова, которые нужно приставить одно к другому, чтобы соткать нужную мысль. И чем больше это расстояние-расселина, тем больше отчаяние. Круг замыкается. Вот с такими мыслями я сел писать этот рассказ.
Мысли об отчаянии в процессе написания тексте появились после прочтения книги «Слушай песню ветра» Харуки Мураками. Во всяком случае, я нашёл схожее отражение своих мыслей в начале книги. Стало ли от этого мне легче? Не знаю. Но интереснее стало. Вот теперь и ворочаю свои валуны, по нескольку раз переставляя их с одного места в другое.
Есть в мире места, откуда никогда и никуда не хочется уезжать. Просто хочется быть там всегда. И лишь большая нужда вынуждают тебя покидать эти места. Одним из таких мест я считаю маленький кишлак Мехрабад, высоко в горах Памира. Горы умеют зачаровывать. Обычно в горах от громкого крика раздаётся многоголосое эхо, это всем известно. Но в горах есть, ещё, и такие места, где ты только помыслишь и в ответ услышишь эхо своей мысли. В горах Памира ещё много не раскрытых тайн. Само пространство мыслить вместе с тобой. И … отчаяние проходит. Горы успокаивают. Успокаивают своим величием. Своими гигантскими размерами они молча указывают на ничтожную мелочность любой земной проблемы. И отчаяния тоже. Но проблема приведшая тебя в отчаяние остаётся. Остаётся в другом пространстве. В мире без гор, где-то в бетонных катакомбах и подземных метро. И тебе становится искренне жаль людей никогда не бывших в памирских горах. Хотя бы для того чтобы исцелиться от… ненависти.
Короткий, горный дождь омыл высокие пирамидальные тополя – «ар-ар». Они стали ещё зеленее, с испуганными капельками дождя на листьях. Воздух тоже был омыт дождём и стал ещё прозрачнее, чистый, как родниковая вода. Пахло влагой. Утренний свежий, апрельский ветер трепал подол зелёного платья Зарины. Она пристально смотрела на ледяную воду шумной и говорливой горной речки. Вода стремительно бежала волнисто стелясь по каменистому дну речки. Зарина наполнила ведро водой и присела на большой камень у берега. Солнце ещё не взошло, и вершины гор покрытые вечными ледниками отдавали малиновым отсветом, предвестником скорой зари. Слышалось блеяние овец, их выгоняли на выпас. По кишлаку расползался утренний дым очагов, где женщины готовили нехитрый завтрак – ширчай (чай с молоком).
Зарина сидела на камне и думала о брате. Ей хотелось плакать, но не плакалось. Она со вчерашнего вечера была под впечатлением рассказа Анвара и Омар-бека, которые на днях вернулись из России, где они проработали почти три года. Их встречал, чуть ли, не весь кишлак. Раньше так встречали парней, которые отслужили армию. После рассказа Анвара, она всю ночь не спала.
Вчера вечером Анвар и Омар-бек зашли в гости к родителям Зарины и передали пятнадцать тысяч рублей, которые прислал Алишер - брат Зарины. Алишер, вот уже два года, как уехал из родного кишлака. На заработки. Тоже в Россию. А куда же ещё? Рад бы и в другие края, да тень «железной занавеси» всё ещё незримо прикрывает другие дороги.
Время от времени он звонит домой. Переговоры бывают всегда очень короткими: «Мама, у меня всё хорошо. Не волнуйтесь. Работаю на стройке».
За свою молчаливость и не по детски серьёзные поступки, Зарина слыла в кишлаке, как не по годам мудрая девчонка. Хотя, за свою двенадцатилетнюю жизнь она дальше кишлака никуда не ездила. В прошлом году она впервые побывала в областном городе, это всего лишь в двух часах езды на автобусе от её кишлака. Город ей не понравился: «Там холодно», - коротко сказала она, хотя это было в июле месяце.
А где Россия, она понятия не имела. «Наверное, где-то там, далеко-далеко за горами», - думала она, глядя на заснеженные вершины за её домом.
И в который раз мысленно повторяла слова Анвара, которые она услышала вчера вечером, заваривая чай для гостей. А гости рассказывали о её единственном брате – Алишер, и о нелегкой жизни в далёкой России.
- Там холодно, но, не холода нам помеха в работе, а скинхеды. Вот они действительно мешают нам нормально жить и работать, - невесело рассказывал Анвар.
- А кто такие эти сукин… сикин… ну вообщем… те самые, как ты их назвал, - удивлённо спросил дед Акбаршо, застыв с куском свежеиспечённой лепёшки в руках. Дед Акбаршо, легендарная личность в кишлаке. Фронтовик дошедший, с боями, до Праги. Ему девяносто два года…возраст не редкий для горцев.
- Скинхеды что ли? – подсказал Анвар.
- Ну да.
- Да, я даже и не знаю, как вам это объяснить, дедушка. В общем они не любят всех, кто не русский…
- Не любят, это ты мягко сказал, - вмешался в разговор Омар-бек, отложив пиалу с чаем в сторону. – Они, в общем, ненавидят лютой ненавистью всех, кто не русский.
- Как это…? – недоумённо уставился своими, уже почти век, смотрящими на этот мир, глазами дед Акбаршо. Его седые брови, как крылья орла, сдвинулись к переносице.
- В общем, у них аллергия ко всем азиатам, кавказцам, африканцам, - медленно произнёс Омар-бек.
- Больные что ли?- переспросил дедушка, услышав слово аллергия.
Омар-бек постарше Анвара. До того, как уехать на заработки в Россию, он работал учителем истории в школе. Увлечённый парень. Самостоятельно писал диссертацию на тему «Синтез культур Греции и Персии, и их следы на Памире», но безденежье вынудили парня забросить всю научную работу и уехать на заработки в Россию. Нужно было кормить красавицу жену Мариям и голубоглазую крошку дочь – Сабрину.
- Не знаю дедушка, может и больные. И обострение этой болезни у них наступает в апреле месяце, - невесело добавил Омар-бек. – Двадцатого апреля они празднуют день рождение Гитлера.
- Эъ…? – чуть не поперхнулся дедушка – фронтовик. - А куда смотрят… эти… москвичи…? Да, я на Волоколамском шоссе, этих гитлеровцев… - начал возмущаться он употребляя древние, как он и сам, давно забытые, советские слова.
- Молча смотрят, дедушка, молча… А молчание, как известно... Фашизму, нынче, дедуля, кажется, только мы и противостоим.
- Вот этот шрам я получил от группы скинхедов, в прошлом году, тоже в конце апреля, после футбольного матча ЦСКА-«Зенит», - показал белесые швы Анвар, оголив запястье. - Это случилось в метро. Случилось мгновенно и неожиданно. Группа молодчиков одетые в чёрные куртки, как вихрь заскочили в вагон, огляделись, и кто-то из них, пальцем указал на меня, и ещё на кого-то, то ли осетина, то ли армянина, сидящего напротив меня, ещё совсем мальчика. Дальше я ничего не помню. Помню лишь, что они повиснув на поручнях вагона начали пинать ногами меня по лицу, по животу и в промеж ног. Всё это сопровождалось выкриками «Россия для русских», «убирайся в свою чучмекию», «ублюдок», «нерусь», Перед глазами сверкали чёрные ботинки на толстенных подошвах. И я потерял сознание.
- Хватит, - тихо произнёс дед, и ничего не говоря, медленно встал из за дастархана, и так же молча, шаркая ногами направился в сторону двери…
Зарина выбежала за дедом, чтобы подать ему калоши и деревянный костыль. Наклонившись у крыльца, она подала ему калоши, и тут она почувствовала тяжёлые влажные капли, как капли дождя, падающие ей на голову. Старик, победитель фашизма, плакал. Плакал беззвучно…
И теперь, Зарина, сидя у реки, тоже хотела плакать, но не плакалось. Безысходное отчаяние сжимало горло и сдерживало слёзы. Она скучала по брату, которого, вот уже два года не видела. Как он там, в далёкой чужбине? Она вспомнила, как ему не хотелось покидать родной кишлак, но сахарный диабет матери, вынудил его поехать на заработки. На регулярные уколы инсулина не хватало денег.
- Смотри за мамой, - сказал он Зарине ранним утром. Поцеловал её в лоб, взял свой темно-зелёный рюкзак с сушённым тутовыми ягодами и курагой, сел в попутную машину и уехал в сторону Душанбе. Вот так они расстались. Ей было тогда десять лет, а ему семнадцать.
Перед взором Зарины, снова и снова рисовалась картина рассказанная Анваром. Её детское воображение дорисовывало жуткие сцены избиения. Вместо Анвара она видела брата…
Как он не хотел ехать туда… эх, если бы не нужда, ни за что бы не выезжал за пределы своих гор…
Вдруг она резко взглянула на восток, и опытным глазом горянки определила, сколько времени оставалось до восхода солнца: время окончания утренней молитвы «Фаджр» ещё не наступило. Она тут же у реки совершила ритуальное омовении, и сорвав с головы большой шерстяной платок постелила его для молитвы. Платком поменьше она покрыла голову. Определив направление Мекки, начала молиться. Завершив молитву она, со слезами на глазах обратилась ко Всевышнему:
- Начинаю именем Милостивого Аллаха, милость Которого безгранична и вечна. Боже Всевышний защити и убереги моего брата Алишера от зла и слепой ненависти скинхедов. Дай ему силы противостоять их злым и человеконенавистническим намерениям. Дай ему избежать встречи с ними. Веди его тропами далёкими от троп скинхедов и других врагов. Удвой, утрой, удесятери силы моего брата, если ему придётся противостоять им. Ты Всеведущ и Всезнающ, и прекрасно осведомлён об истинных и добрых намерениях моего брата. Ему нужно лишь заработать достаточно денег для лечения матери. О Всевышний, Ты ведь над всякой вещью мощен, и тебе лишь стоит сказать «Будь» и всё свершается. Защити моего братика, Ангелами-Хранителями в далёкой и холодной стране. Пусть волею Твоею дана будет ему возможность невредимым вернуться домой. Аминь.
Волею Своею всели в заблудшие души скинхедов ростки милосердия. Образумь их, и открой им глаза на святость человеческой жизни дарованную Тобой. Возожги в их душах Свет Добра, и если раскаются о своих злодеяниях, прими их раскаяния, ведь Твоя доброта безгранична и вечна. Аминь.
И даруй мудрость и заботу правителям наших земель, снизошли Свою благодать и на наши края, чтобы никому из наших отцов и братьев не приходилось покидать родные дома, в поисках хлеба насущного… Аминь.
Долго и искренно молилась Зарина, в утренней тишине, сложив натруженные детские ладошки, и подняв их на уровень груди. По её щекам текли горячие детские слёзы, увлажняя кончики платка завязанного под подбородком.
И, казалось, что от горных, заснеженных скал громким эхом отзывались слова молитвы девочки-подростка.
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Осколок Персии
Небольшая ликвидация безграмотности. Совсем маленькая. Для людей со слабыми знаниями по географии (а может по этнографии?). Точнее, вообще, без знаний по географии или этнографии. Для тех, кому кажется, что люди живущие в Пруссии, Боруссии, Белоруссии, это родственные народы, или может даже говорящие на схожих языках. Ну, они же схоже звучат… Почему бы и нет?
Или например, полагающим, что люди живущие в Туркменистане, Киргизстане, Казахстане, Узбекистане и Таджикистане, это вообще родственники! Как пить дать! Их же, вообще, отличить невозможно! Вот тут, наши «отличники» от географии, будут отчасти правы, но только в отношении первых четырёх стран, но только не … Таджикистана. Туркмены, киргизы, казахи и узбеки, это да, это тюрко-язычные народы, и при желании, смогут понять друг друга легко, и без переводчика.
А вот таджикский язык они не поймут (если, конечно, не учили его специально). Таджикский язык относится к индо-европейскому семейству языков. И от тюркских языков он отличается так же, как русский от корейского.
Таджики это персо-язычный народ, который вместе с народами Средней Азии попал в состав СССР. А их этнические родственники, и ближайшие родственники по языку остались в Афганистане и Иране, то есть на территории персоязычных стран, которая когда-то и называлась Персией. Вот такой вот, своеобразный, осколок Персии, который стал называться – Таджикистаном. Вот такие вот перипетии Истории.
Дальше, в составе Союза Советских Социалистических Республик, таджики ментально отдалились от своих родственников – афганцев и иранцев, и стали – советскими людьми, частью советского народа. Хотя, до сих пор, и афганцы, и иранцы, и таджики, говорят на, почти, одном и том же языке - фарси (персидский). А с народами Средней Азии, мы общаемся, чаще всего, на русском языке – на государственном языке бывшего СССР. Вот такие вот дела…
Мир красив разноцветьем, и хорошо, если эти цвета отличаешь…
Хотя, что же это, я лукавлю? Я и себя отношу к тем самым «отличникам» от географии. Потому что, я тоже не знаю разницы между народностями Танзании, Кении и Ганы …
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
И не забываются юные года...
На свадьбе танцевали почти все, музыка была столь зажигательной, что танцевал даже Боб Айдаршо (Боб, Буб - значит дед). Я сидел на "манджа" (топчан, по шугнански), под яблоневым деревом, а рядом со мной, справа от меня сидел Парвиз, он приехал из Душанбе. Нам только что подали, ещё дымящийся "кабоб" (жаркое из мелко нарежанного мяса). Парвиз рассказывал о себе, точнее о том времени, когда он ещё школьником жил в этом же кишлаке, вспоминал разные смешные истории. Тут раздался взрыв смеха, даже сквозь громкую музыку был слышен хохот, и все смотрели на танцующих. Оказывается, все смеялись глядя, как по молодецки танцует Боб Айдаршо.
В кругу молодых девушек он выделывал такие выкрутасы, что ни один молодой парень, наверное, не смог бы станцевать так как Боб Айдаршо. Он, заложив одну руку за голову, а другую за пояс, и стоя на одной ноге подпрыгивал вокруг молодой и красивой девушки в зелёном платье с большими жёлтыми цветами. А другие девушки и женщины взяв их в круг, с хохотом аплодировали им.
- Баракалло Боб!
- Ку Боб двис машре, царанг ракс чидо даркор (Ну ка, дед, покажи нам, как нужно танцевать. (Шугнанский язык)!!
- Ай, ту, Айдаршо гал кизгир (Ну, ты Айдаршо, ещё боевой (шугнанский язык)! - раззадоривали деда все вокруг.
Я взглянул на Парвиза, и удивился что он не смеялся. Он пристально смотрел на девушку, которая танцевала с дедом.
- Что с тобой, Парвиз? - осторожно спросил я его.
- Да ничего, не обращай внимания, - грустно ответил он и отложил в сторону тарелку с кабобом, не отрывая взгляда от девушки.
Тут музыкантам дали немного отдохнуть, и все танцующие со смехом и шутками расселись по своим местам. Та красивая девушка села на "манджа", где невеста, одетая во всё красное, сидела со своими подругами. Парвиз теперь смотрел только на ту девушку. Их взгляды несколько раз встретились.
- Ты, что, Парвиз, знаком с этой девушкой? - тихо спросил я его.
- Да, это Наргис, мы учились в одной школе, но она на три года младше меня. Почти пятнадцать лет не встречал её. Надо же она, почти, совсем не изменилась, - грустно произнёс он.
Я не стал его допрашивать, но по его интонации понял, что между ним и Наргис что-то было.
Тут, после кабоба, стали разносить ещё совсем горячий плов, с нарезанными кусками мяса сверху, и салатом из помидоров, лука и укропа. Но Парвиз даже не притронулся к плову. "Видимо, у него было что-то серьёзное с Наргис", подумал я. Тут снова заиграли музыканты, и снова стало весело. Но на Парвиза и музыка не подействовала. Он молча пил чай, и думал о чём-то своём. Я не стал мешать ему. "Если захочет, сам расскажет, не захочет, это его личное дело" - решил я и стал слушать песню "Ай, духтари дехот", которую, в этот момент исполняли музыканты. С новой силой разгорелись танцы. Снова танцевала Наргис. Надо признаться, она танцевала очень красиво.
Пропущу описания свадьбы, потому что мой рассказ вообще-то о Парвизе.
С Парвизом я встретился несколько дней спустья после свадьбы на берегу речки, где он косил сено.
- Саломолек, какое это удовольствие, приехать летом в кишлак, - произнёс он с радостью в голосе.
- Ваалек, да, полностью с тобой согласен, мне тоже нравится приезжать сюда в отпуск, - признался и я.
Мы разговорились, сидя на только что скошенной траве, от которой шёл сладкий цветочный запах. Он рассказывал, как он работал в России, а потом через Фонд Ага Хана, поступил в КЕПП и выучил, довольно хорошо, английский язык. Затем вернулся в Душанбе, где иногда получалось поработать переводчиком в различных международных организациях, или с туристами. Позже он поступил на заочный факультет Института Искусств в Белгороде, в России, где он в своё время проработал несколько лет.
- Но где бы я не был, меня всегда тянет на Памир, - гордо заключил он свой разговор.
- Ну, конечно, это ведь твой дом, тут твои родители, друзья и знакомые. Тут каждый куст, и каждая тропинка напомнит тебе твоё детство, - сфилософствовал я.
- Да, и незабываемая первая любовь, - таинственно и тихо добавил он.
Я с улыбкой посмотрел ему в глаза, и полушутя произнёс:
- Наверное, это была Наргис?
- Да, это она, - смущенно признался он и замолчал. - Это случилось во время празднования Навруза. Мы ещё учились в школе. Я был в одинадцатом классе, а она в восьмом. Но не смотря на возраст, она была решительной и отчаянной девушкой. От неё можно было ожидать всего. Мы репетировали какой то спектакль, где она играла роль Принцессы, а я роль Принца, и мы иногда до поздна засиживались в школе, даже после репетиции. .. А как известно Навруз это весна, и молодая кровь просто бушует. Я не заметно влюбился в свою партнёршу. По её глазам и, иногда, красневшим шекам, я догадывался что наша влюблённость взаимная. По ходу спектакля, в финальной её части Принц и Принцесса должны были встретиться, обняться и поцеловаться, на что Наргис, конечно, никак не соглашалась (а я, всё же, тайно на это надеялся). Но наши учителя нашли выход. Они сказали, что бы мы стали с разных сторон сцены, и по знаку, побежали с раскинутыми руками, навстречу друг к другу, и в этот момент закрывается занавес, и ненадо не обниматься и не целоваться. Всего лишь иммитация.
И вот настал день спектакля. Мы с волнением играем спектакль. Подходит финальная часть, и я и Наргис бежим навстречу друг другу, четыре метра, три метра, два метра, один метр... а занавес не закрывается (как позже выяснилось, что то там застряло). Мы столкнулись лицом к лицу, а занавес ещё открыт. Первой опнмнилась Наргис, она поколебалась и обняла меня за шею. В это время учитель стоявший в углу сцены побежал по ступенькам вниз, крича на того, кто должен был закрыть занавес. Но тут занавес начал закрываться сам собой. Наргис снизу вверх посмотрела на меня, и я увидев её красивые синие глаза, с невероятной ближины, и не выдержав нежно прикоснулся к её губам. Кажется этого уже ни кто не заметил, кроме старой тёти (виц) Зарагуль, уборщицы школы, которая каким то образом оказалаь за сценой и нсекольких младшеклассников стоявщих у стенки, ближе к сцене. Занавес закрылся. В зале громко (как всегда бывает в школе) кричали и свистели. Мы с Наргис стояли по среди сцены и не знали что делать. Она вся покраснела, сквозь её распущенные длинные волосы я заметил кончики её маленьких ушей, которые горели вишнёвым цветом, Я должен признаться, что это был, на самом деле, наш первый поцелуй. И я до сих пор помню его вкус.
Занавес открылся, всех участников вызвали снова на сцену, и больше всех требовали Наргис и меня. Кстати, именно после этого спектакля, у нас у обеих зародилась мысль поступит в Институт Искусств.
После Навруза, как известно наступают весенные школьные каникулы. Все каникулы я провёл под впечатлением того поцелуя. Наргис намеренно избегала меня. Мои одноклассники шутили надо мной, и я тоже отшучивался, отвергая свою влюблённость. Хочу, призанться, что в школьные годы разница в возрасте в три года, для меня воспринималась, как огромня пропасть (сейчас, смешно об этом вспоминать). И по этому я делал вид, что не обращаю внимания на эту восьмиклассницу, на Наргис, а на самом деле я, бензнадёжно, был влюблён в неё. В эту загадочно красивую, непредсказуюмую и решительную девчёнку.
Я никогда, за все годы обучения в школе, не ждал того, чтобы побыстрее закончились каникулы, и снова пойти в школу, и увидеть эту девчёнку, которая смогла зажечь в моём сердце первую и настоящую влюблённость. Хочу сделать ещё одно признание: до этого момента, я числился в списках отъявленных хулиганов школы, хотя учился хорошо, но по поведению, всегда был двойшником.
Что было потом? Потом, я закончил школу. Попытался поступить в душанбинский Институт Искусств, но не получилось. Вернулся в кишлак. Затем решил, почти как все молодые ребята кишлака, уехать в Россию. Естественно об этом стало известно всем, и даже Наргис. Однажды, моя сестрёнка принесла мне записку, на котором карандашом было написано: "Хочу с тобой встретиться. Наргис". И всё больше ничего. Радости моей не было предела. И я корил и ругал себя, почему не я, а она решилась первой сказать это. Но, как я уже говорил, она всегда была решительной и непредсказуемой.
Мы встретились в сентябре, в сезон сенокоса, где наши участки соседствовали друг с другом. Теперь она казалась взрослой, всё таки - девятиклассница. Она стала ещё женственее, ещё краше.
Что было во время наших встреч? Никому, и никогда не скажу.
- Не настаиваю, - искрненно согласился я с ним. Я был полностью согласен с ним, что это навсегда должна остаться тайной только для двоих. Истинные чувства не требуют разглашения. Они должны навсегда остаться незримыми узами, навсегда, и толко для них.
Тут Парвиз посмотрел на меня, улыбнулся, и поднял пучок свежескошенной травы, и нежно вдохнул аромат свежих трав.
- Вот и сейчас, кошу траву, и этот запах возвращает меня к тем годам.
Стало вечереть, и с гор начали возврашаться овцы и коровы (с потца). Кишлак наполнился блеянием коз и баранов. Меня всегда удивляло, как они (овцы) без ошибки находили свои дворы. Из дворов струйками стал подниматься дым, и запахло жаренным луком.
Мы ещё немного посидели с Парвизом, погворили о том о сём, и разошлись по домам.
Мои дорогие читатели, наверное, хотят меня спросить: "А что случилось дальше? Почему же эти двое влюблённых не поженились?"
Честно скажу, я не знаю. А Парвиз рассказал, то что счёл нужным, больше вопросов я ему не задавал.
Но разговаривая со своими "хиён" (сестры жены), я догадался, что и у Парвиза и у Наргис свои семьи и дети.
А через несколько дней после свадьбы мой отпуск закончился, и я уехал из ставшего для меня близким кишлака.
В конце своего рассказа хочу добавить: Ведь это мгновение из жизни, из жизни двух, давайте, я всё таки напишу, счатливых Принца и Принцессу из далёкого памирского кишлака. Не только в индийских фильмах влюбляются, влюбляются везде. И везде она протекает по своему. И у каждого она своя и неповторима, и каждое мгновение той первой, полудетской любви дорога лишь для тех, кто испытал эти чувства.
На мгновение представьте Парвиза, сидящего на "манджа", среди шумной свадьбы, и спустья пятнадцать лет встретившего свою первую любовь. Незабываемую любовь. Это не исчезающая и вечная мелодия, вечный напев который навсегда записывается в сердцах влюлённых. И ты его, по желанию, если захочешь, можешь слушать снова и снова. Иногда тихо, еле слышно, а иногда громко, во всю мощь. Мне показалось, что Парвиз, тогда, сидя рядом со мной на "манджа", одновременно находился на сцене школы, когда он впервые познал волшебный вкус первого поцелуя губ совсем ещё юной девушки. (Написал эти строки, и сразу вспомнил чарующие стихи великого Омара Хайама).
Видимо и у Наргис, тоже, сердце билось учащенно, когда их взгляды встретились, но я ничего сказать о ней не могу. Я видел её лишь издали.
Этот немой разговор, разговор взглядами, понимали лишь они. И я уверен, что своими взглядами они рассказали друг другу всё, всю поэму их прошедшей истории. Иногда так бывает, что слова оказываются лишними. Поэтому я прекращаю писать, а скажу лишь: "Слушайте мелодию любви"...
Эпилог
А Боб Айдаршо оказался молодцом. В тот день, парни гораздо моложе его, не выдержали танцы до конца свадьбы, а Боб Айдаршо, дотанцевал до конца свадьбы, без перерыва, а потом говорят его видели дома, на свадьбе и у жениха, где было продолжение свадьбы... А может он тоже влюбился, ну скажем в виц (тётя) Зарагуль...?
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Мудрецы уходят в горы
Мудрецы уходят в горы
Свежиый воздух гор слегка пьянил меня. Я поднимался всё выше и выше по горной тропе. Недавно прошедший дождь освежил всю природу, трава стала ярче, воздух стал прозрачнее, и небо стало ещё голубее. Дышалось свободно.
Город, с его нудной суматохой и притворной жизнью остался позади. Далеко позади, во всяком случае, до ближайщего города, было более семисот километров. И мне казалось, что я попал в другой мир, в естественный мир. Оно так и было. Вокруг меня были тутовые дервья, с их янтарными ягодами. Живо и естественно журчали свежие горные ручьи с талой водой. Паслись стада коров, и я уверенно мог сказать, что их вымя было наполнено не пастеризированным молоком, а самым натуральным. Я шёл и наслаждался естественной природой Памира
К полудни я достиг горного плато, на высоте, около трёх тысяч метров. Остановился у небольшого родника, отдохнуть. Кусок домашней лепёшки, козьего сыра, и свежего помидора показались мне лучше всяких деликатесов изысканных ресторанов. После еды меня начало клонить ко сну, и я сорудив из рюкзака подушку, прилег на короткую травку, рядом с родником.
Проснулся я от того, что услышал фыркание ослика, на котором сидел седой, благообразный старик, по одежде похожий на дервиша. Пораявнявшись со мной старик спешился, подошёл к роднику и пригоршнями, медленно стал пить воду.
- Саламалейкум, друг, наверное, я тебя разбудил, извини., - ласково произнёс старик. Он был похож на тех древних мудрецов Востока, изображения которых нам встречались в школьных учебниках по персоязычной поэзии. Я имею ввиду Джалалуддина Руми, Омара Хайама, Абу Али ибн Сина, и всю ту плеяду гигантов Востока.
- Ваалейкум ассалам, да нет, я лишь вздремнул немного.
- Наверное с нижнего пастбища поднялся сюда, - то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс старик.
- Нет, я из города, из Душанбе, решил провести свой отпуск в горах.
- Замечательно придумал. А я вот давным давно покинул город, и нисколько об этом не жалею, добавил загадочный старик. - В первый же год войны, я взял свою жену, детей и привёз их сюда. Не хотелось оставаться среди сумасшедщих людей. Воюют только сумасшедщие.
- И как же, не трудно жить в горах? - осторожно спросил я его.
- Поверь мне, друг, я никогда не был более счастлив, чем здесь в горах.
- Ну, как же, без электричества, без газа, без докторов, по крайней мере...
- И без всего этого можно прожить. И без докторов тоже. Поверь, за всё это время, что я живу в горах, ни я сам, ни жена, и не дети ни разу на болели. Именно тут в горах, многие вещи прояснились для меня. В городе много суеты, надо признать, бесмысленной суеты. А самое бесмыленное, то что ты зависим от абсолютно глупых вещй, как начальник, зарплата, то же электричество, газ... Ты не волен делать то, чего больше всего хочешь, - спокойно завершил старик, свою не короткую речь, и внимательно посмотрел мне в глаза, как бы убеждаясь, понимаю ли я его. И, видимо, удовлетворившись, явно выраженным любопытсвом на моём лице, продолжил:
- А больше всего человеку хочется быть самим собой. Ты, вот, кто по профессии? - неожиданно спросил он меня.
- Я... я... вообще то, - не нашёлся я что ответить старику, потому что на самом деле не знал что ответить. Перепробовал много профессий.
- Не мучайся, вижу что трудно тебе ответить на такой простой вопрос. А вот если бы я спросил тебя: "Что ты любишь больше всего делать?", ты бы наверняка легко нашёлся, что ответить. Вот, то что ты и любишь больше всего, это и есть твоя профессия, твоё призвание. Всевышний, даёт тебе облегчение, именно в том деле для чего Он тебя предназначил. Этого, тебе, больше всего и хочется делать.
- Ну, а как же чувство долга перед семьёй... детьми, - осторожно спросил я его, хотя не хотелось перебивать разговорившегося, странного горца.
- Будь самим собой, и ты выполнишь все свои долги перед всем и всеми... Будь искренен, хотя бы, с самим собой. Не искажай свою суть, от этого напрягаешься, потому что искажаешь всю Вселенную. Любое искажение это шаг в сторону от истины. Знаешь, брат, я скажу тебе больше. Твои мысли, часто, подсказывают тебе твою миссию на Земле, но ты не всегда готов их расслышать. А ещё чаще, ты их отгоняешь.
Будучи горожанином, я тоже перепробовал, много профессий. По правилам города, после школы поступил в институт на инженера, где учился без особой радости. После окончания, я работал в школе учителем физики, что у меня тоже не особенно получалось. После развала страны пробовал себя и в бизнесе - не увлекало. По настоящему меня увлекало, лишь когда я помогал отцу в работе по саду и огороду. Моя душа пела, когда я смотрел на способы посадки картофеля и помидор, и сам пробовал подражать отцу. Я зачарованно смотрел, как отец прививает веточку хурмы к инджиру. Затем восторгался собирая урожай с полей и с привитых деревьев. Больше всего мне хотелось делать то что делает мой отец. Но городские правила открыто говорили мне "это смешно". А скромные мысли о крестьянстве, стыдливо и не назойливо продолжали посешать меня, а я их отгонял и отгонял...
Поселившись в горах, я стал прислушиваться к своим мыслям-намёкам, я стал самим собой и я счастлив. И теперь, в этих суровых горных условиях я сам себе Академик -Агроном. У меня нет проблем с продуктами. У меня вообще нет проблем. Я вписался в это счастливое пространство, в эту природу в эти величественные горы... Место жительства имеет огромное значение, мой друг. Тебе, наверняка, приходилось слышать, что мысль материальна, и имеет силу воздействия на окружение?
- Да, читал где то, - тихо ответил я
- А я испытал это на себе в годы войны в Душанбе. Да, скорее всего, не один я чувствовали это. Я помню, как мне показалось, что воздух звенел от страха, поселившегося в городе. Даже цвет воздуха стал сероватым от дикого напряжения. А всё потому, что мысли у людей были скованы страхом. И эти мысли, материализуясь, создавали атмосферу страха.
Так что мыслить позитвно очень важно. Более того, мысль это другая реальность, и эту реальность ты волен создавать, как тебе угодно, в соответствии со своими намерениями. Но и отвечать за ту реальность тебе же... Мысль воздействует на нас. Да и сама наша жизнь есть мысль...
Тут старик медленно поднял голову и взглянул на небо, где в яркой синеве, парила пара орлов. Я тоже, невольно, стал наблюдать за птицами.
- Птицы всегда и всем довольны, потому что больше всего они любять летать, и летают... Вот и я занявшись тем, что люблю больше всего стал счастлив.
Теперь я живу в согласии с самим собой. Это так естественно и прекрасно, как сама природа, которую ты видишь вокруг себя. Если счастье есть цель человека, то я достиг своей цели
Стать счастливым очень легко, если сможешь правильно ответить на два не простых вопроса: "Кто я?" и "Что я здесь делаю?"
Весь этот, можно сказать, монолог горца, я слушал почти молча и очень внимательно. Я не помню, сколько времени мы сидели у ручья. Старик говорил медленно и время от времени умолкал, затем снова продолжал монолог. Мне не хотелось его перебивать. Недалеко от нас пасся его ослик. Вокруг нас были высоченные горы, вершины которых были покрыты вечными снегами. Дул легкий июньский горный ветер. И казалось, что я нахожусь в волшебной обстановке, где было легко и свободно. А может, действительно, то горное пространство, где я сидел с этим загадочным горным мудрецом, пересекалось иной счастливой реальностью... Не зря мудрецы уходят в горы...
Стакрик оторвал свой взгляд от птиц, медленно но молодцевто встал, поправил свой стёганный, тёмно-зелёный чапан (традиционный халат у народов Средней Азии) и произнёс:
- Ты, парень, на верном пути, раз тебя потянуло в горы. Ну, будь здоров.
- Спасибо бобо, - ответил я
Затем он взял своего ослика за уздечко, и легкой походкой юноши зашагал по тропинке дальше.
Я ещё немного посидел у родника, размышляя о том что говорил старик. Больше всего думалось над словами: "Стать счастливым очень легко, если сможешь правильно ответить на два не простых вопроса: "Кто я?" и "Что я здесь делаю?"
Сами горы и тишина располагали к размышлениям. Может поэтому мудрецы уходят в горы?
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Дождь
Как то в июне месяце, в полдень, я возвращался из Баджува в Пастхуф. Июнь, на Памире, как обычно не очень жаркий, но и не очень прохладный. То пройдёт дождь, то проглянет солнышко. Воздух чистый и свежий, как всегда после дождя. Свежие, недавно раскрывшиеся, ярко зелёные листья деревьев шелестят под слабым ветерком. По обочине дороги буйно цветут весенние цветочки жёлтого и синего цветов вперемешку. Погода была солнечная, хотя кое где в небе были видны дождевые тучи. Я решил пройтись пешком, это ведь одно удовольствие, пройтись пешком по дорогам Памира. Изредка проскакивали УАЗики набитые пассажирами и багажом. Я шел и насвистывал себе под нос мелодию песни группы "Шамс". "Рубобчаят зилак чизил ёри ман..." (шугнанский язык). Иногда какая ни будь мелодия, как прицепится, так целый день и вертится у тебя в голове, и ты её неосознанно мурлычешь себе снова и снова, даже и не замечая этого.
По дороге мне встретился мальчик одетый в старый спортивный костюм, на котором еле-еле виднелись выцветшие буквы, и я с трудом разобрал надпись "Montana". Мальчик погонял зелёным прутиком рыжую корову у которой было полное вымя молока. Мальчик шел встречной дорогой.
- Саломолек, - поприветствовал он меня, когда поравнялся со мной.
- Ваалейкум бар салом, - ответил я. - куда собрался? - осведомился я у мальчика, скорее всего просто так, чтобы что то сказать.
- В кишлак Баджув, - ответил он мне равнодушно.
- Давай побыстрее, а то видишь, дождь собирается, - с улыбкой сказал я ему. Он тоже улыбнулся и дальше погнал свою корову.
Я пошёл дальше. Слева шумела горная река. Впереди виднелась не большая ореховая рощица на берегу реки. Ещё не доходя до рощицы, я заметил большую тёмную дождевую тучу, неожиданно выплывшую со стороны афганских гор. Я сразу понял, что сейчас польёт дождь. Мне сразу вспомнился мальчика, он ещё наверняка не добрался до Баджува. Когда я достиг ореховой рощи, дождь начал накрапывать. Я решил переждать дождь под орехами. Дождь всё усиливался и усиливался. Через некоторое время дождь стал пробиваться сквозь листья орешника, сначала редкими каплями, а потом хлынул вовсю как из ведра. Я перебрался поплотнее к стволу, где было сыро, но всё же посуше. Взглянул на небо, тучи сгущались. Было ясно, что ждать мне придётся долго.
Я/ взглянул на дорогу, в надежде, не видно ли какой либо попутной машины. Машин не было. Вдали я заметил маленькую фигурку, бегущую в сторону рощи, и я подумал, сначала, что возможно это тот самый мальчик, тоже решил переждать ливень под деревьями. Но по мере приближения фигурки я всё больше и больше убеждался, что это не мальчик а девочка, лет тринадцати или четырнадцати. Подойдя поближе, она удивлённо посмотрела на меня своими большими зелёными глазами, и встала под соседнее, в шагах пяти от меня дерево. Её платье - курта, тёмно зелёного цвета была вся промокшая, которое плотно облепило её, уже девичье, тело. Заметив это она повернулась ко мне левым боком. На голове пёстрый промокший платок, из под которого выбились промокшие волосы и прилипли к её нежному, ещё почти детскому лицу. На ногах у неё были резиновые калоши чёрного цвета. Она наклонившись попыталась выжать подол платья, но тщетно, буквально через минуту подол был мокрым снова. Дерево её почти не защищало.
- Иди встань под моё дерево, а я перейду под твоё, - с улыбкой предложил ей своё место, где по прежнему было более менее сухо. Она помотала головой.
- И что тебе дома не сидится, в такую погоду?
- Мне нужно в Вамар, в аптеку, за лекарствами, у матери температура третий день, а наш медпункт уже неделю закрыт. Да и лекарств там всё равно нет, - недовольно ответила она.
- А по старше никого не было, послать за лекарствами?
- Брат в России, дома я и мама. Надеялась сесть на попутную машину, да не повезло, - ответила она, уже без раздражения в голосе.
- Переходи на моё место, а я пойду "поголосую" на обочине дороги. Я вышел из под дерева, и направился к дороге. Я заметил, как она робкими шагами перебралась под "моё" дерево.
Дождь продолжал лить сплошными тугими струями - протянешь руку, едва ли увидишь свои пальцы. И я промок на сквозь. Машин не было. Я простоял около четверти часа, безрезультатно, и решил вернуться обратно под дерево, но не под то дерево, где стояла девчонка, а под другое, которое почти не защищало от дождя. Девочка попыталась освободить мне место, но я обеими руками замахал в её сторону, показывая, чтобы она не высовывалась оттуда. Я заметил, что за четверть часа она почти успела обсохнуть, над её плечами слегка клубился пар. Она ладонями обхватила свои детские плечики, и я заметил, что её тонкие пальцы были не по детски натружены. Видимо всю работу по хозяйству выполняла она. И я подумал, что за доля у этой девчонки, в этом, затерявшемся, среди гор кишлаке.
- В школу то ходишь? - спросил я её
- Сейчас каникулы, - уже более ласково ответила она. А вообще хожу, уже в седьмой класс перешла. Потом она рассказала, что очень ждёт брата из России, что он должен жениться в этот свой приезд. И что если у неё будет хиён (по памирски, жена брата), ей станет легче справляться с работой по дому. Она потихоньку разговорилась, и ещё много чего рассказала о своей не детской судьбе в кишлаке. Рассказала о своей единственной кукле, которую подарил брат на Новый год, когда ей было лет шесть. Я слушал её молча, изредка вставляя короткие реплики, вроде "да", "неужели", "ах, вот как...". Так, незаметно мы проговорили более часа. Дождь не прекращался.
Вдруг послышался шум приближающейся машины. Я не дослушав её выбежал на дорогу, и увидел серый УАЗик, на боку, которой было написано АКДН. Было заметно, как интенсивно работали "дворники" на лобовом стекле. Я замахал так неистово, что машина сразу остановилась. Машина была полна людей.
- Садись, одно место как нибудь найдём , - открыв дверь, почти прокричал водитель, молодой парень, с бейсбольной кепкой на голове.
- Эй, ях, тарав тезды жоз (эй, сестрёнка, беги сюда скорее), - прокричал я, тут же сообразив, что за всё время я даже имени её не спросил. Она быстро подбежала, и с большим трудом втиснулась на заднее сиденье. Я быстро закрыл за нею дверь, всё ещё боясь, что водитель передумает. И лишь заметил, через запотевшее окно двери её удивлённое лицо. Она, что то пыталась сказать, но я ничего не расслышал.
Водитель, высунув голову, прокричал, что за ними едет ещё машина. Он рванул с места и машина исчезла в пучине дождя.
Я стоял у дороги, не зная что делать, вернуться ли под дерево, или ждать машину. Решил вернуться под дерево. Под деревом бросились в глаза следы от калош. Мне пришлось простоять под орехом ещё некоторое время, и дождь прекратился. Я вышел на дорогу, и продолжил свой путь в кишлак. Снова выглянуло солнышко. Усилился запах трав, как будто после сенокоса. Я поймал себе на мысли, что снова насвистываю мелодию песни "Рубобчаят зилак чизил ёри ман..."
Вот уже столько лет прошло с того летнего дождливого дня, и я каждый раз проезжая этот участок дороги, всегда невольно бросаю взгляд под то дерево... Джурахон Маматов Душанбе, Таджикистан
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Раз и навсегда
Раз и навсегда
---
Был жаркий июльский день. Мы с другом, с Олимом, решили прогуляться по хорогскому базару, перед тем, как поехать в кишлак Пастхуф. Олим увлечённый спортом парень - очень любит футбол, поэтому мы искали хороший футбольный мяч. Он без остановки рассказывал мне о Диего Марадоне, о Зинеддине Зидане, о Леонеле Месси. Кто из них, и когда забил самые важные голы.
- Джура, а ты смотрел финальный матч Чемпионата Мира, между Францией и Италией? -спросил он меня
- Это, когда Зидана удалили? - уточнил я.
- Да, да, - оживлённо подхватил он. После этого он начал крыть на чём свет стоит, Марко Матерраци, который и спровоцировал Зидана нарушить правила. Он начал развивать целую теорию, о том, что всё это было задумано итальянцами заранее.
И я подумал, что Олима, наверное, кроме футбола ничего на свете больше не интересует. И вдруг он умолк. Я удивлённо посмотрел на него, в это время мы уже почти закончили обход базара, и подошли к автовокзалу. На земле везде были разложены кучи арбузов и дынь. У одной из этих арбузных пирамид стоял автобус с пассажирами, готовый к отъезду. Взгляд Олима был направлен в окно этого автобуса, где обмахиваясь газетой сидела красивая девушка, лет восемнадцати. Было очень жарко, поэтому окна автобуса были открыты. Я тоже заметил, что девушка была поразительной красоты. Светлолицая, с темными волосами, заплетёнными в одну толстую косу, с завитушками у шеи и у висков. Тёмные лучистые глаза были обрамлены длинными ресницами. Олим, пристально смотрел на неё, и не мог оторвать взгляда.
- Эй, Марадона, что с тобой? - шутливо спросил я его.
Он, лишь на мгновение посмотрел на меня, затем снова уставился на красавицу. Девушка заметила его взгляд, и смущённо закрыло лицо газетой.
В это время автобус тронулся с места. Олим сказав мне "сейчас, подожди" быстро оббежал автобус и взглянул на лобовое стекло, затем подошёл ко мне, с рассеянным взглядом, часто повторяя: "Барушон, Барушон, Барушон..."
- Ну, а что сказал Матерраци Зидану, хотел я вернуть его к прежней теме.
- А... что...? - не мог понять меня Олим.
Я понял, что, только что, я стал свидетелем пресловутой "любви с первого взгляда".
- Пить хочу, - вдруг произнёс он не отрывая взгляда от отъезжающего автобуса. Мы подошли к пожилой женщине продававшей охлаждённую, кажется, малиновую воду. Олим пил стакан за стаканом, как будто хотел заглушить огонь, только что возникшей, любви.
Ну, что скажешь молодому парню. В этом возрасте, всё кажется раз и навсегда. Любовь к футболу -раз и навсегда. Любовь к девушке - раз и навсегда.
С высоты своего возраста мне хотелось сказать:
- Олим, ты ещё встретишь свою настоящую любовь, всё у тебя впереди.
Но взглянув в его глаза, я понял, что лучше промолчать. В тот момент, для него, настоящей любовью была, та самая девушка, которая уехала в Барушон. Лучше не переубеждать его, всё равно ничего не получится. Ему ведь всего лишь восемнадцать...
Со стороны речки дул прохладный ветер. Мы вышли из базара, и под тенью зелёных ив, прошлись пешком до висячего моста, где была припаркована наша "Нива". Всю дорогу Олим молчал.
Вот так вот, Памир лишился великого футболиста, из за красавицы из Барушона...
А из Барушона ли была она?...
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Молитва
Когда тебя охватывает отчаяние лучше не писать. Ты напишешь что-то искреннее, своё, а его истолкуют совсем по другому. Возможно, даже, совершенно превратно. Отчаяние прибавляет искренности но выветривает тот смысл, который ты хотел придать своему рассказу. Когда пишешь что-то от отчаяния, тогда, непременно, появится пространство между тем, что ты написал, и тем, что ты хотел сказать. Как расселина между горными валунами. Так же, как валуны тяжелы бывают слова, которые нужно приставить одно к другому, чтобы соткать нужную мысль. И чем больше это расстояние-расселина, тем больше отчаяние. Круг замыкается. Вот с такими мыслями я сел писать этот рассказ.
Мысли об отчаянии в процессе написания тексте появились после прочтения книги «Слушай песню ветра» Харуки Мураками. Во всяком случае, я нашёл схожее отражение своих мыслей в начале книги. Стало ли от этого мне легче? Не знаю. Но интереснее стало. Вот теперь и ворочаю свои валуны, по нескольку раз переставляя их с одного места в другое.
Есть в мире места, откуда никогда и никуда не хочется уезжать. Просто хочется быть там всегда. И лишь большая нужда вынуждают тебя покидать эти места. Одним из таких мест я считаю маленький кишлак Мехрабад, высоко в горах Памира. Горы умеют зачаровывать. Обычно в горах от громкого крика раздаётся многоголосое эхо, это всем известно. Но в горах есть, ещё, и такие места, где ты только помыслишь и в ответ услышишь эхо своей мысли. В горах Памира ещё много не раскрытых тайн. Само пространство мыслить вместе с тобой. И … отчаяние проходит. Горы успокаивают. Успокаивают своим величием. Своими гигантскими размерами они молча указывают на ничтожную мелочность любой земной проблемы. И отчаяния тоже. Но проблема приведшая тебя в отчаяние остаётся. Остаётся в другом пространстве. В мире без гор, где-то в бетонных катакомбах и подземных метро. И тебе становится искренне жаль людей никогда не бывших в памирских горах. Хотя бы для того чтобы исцелиться от… ненависти.
Короткий, горный дождь омыл высокие пирамидальные тополя – «ар-ар». Они стали ещё зеленее, с испуганными капельками дождя на листьях. Воздух тоже был омыт дождём и стал ещё прозрачнее, чистый, как родниковая вода. Пахло влагой. Утренний свежий, апрельский ветер трепал подол зелёного платья Зарины. Она пристально смотрела на ледяную воду шумной и говорливой горной речки. Вода стремительно бежала волнисто стелясь по каменистому дну речки. Зарина наполнила ведро водой и присела на большой камень у берега. Солнце ещё не взошло, и вершины гор покрытые вечными ледниками отдавали малиновым отсветом, предвестником скорой зари. Слышалось блеяние овец, их выгоняли на выпас. По кишлаку расползался утренний дым очагов, где женщины готовили нехитрый завтрак – ширчай (чай с молоком).
Зарина сидела на камне и думала о брате. Ей хотелось плакать, но не плакалось. Она со вчерашнего вечера была под впечатлением рассказа Анвара и Омар-бека, которые на днях вернулись из России, где они проработали почти три года. Их встречал, чуть ли, не весь кишлак. Раньше так встречали парней, которые отслужили армию. После рассказа Анвара, она всю ночь не спала.
Вчера вечером Анвар и Омар-бек зашли в гости к родителям Зарины и передали пятнадцать тысяч рублей, которые прислал Алишер - брат Зарины. Алишер, вот уже два года, как уехал из родного кишлака. На заработки. Тоже в Россию. А куда же ещё? Рад бы и в другие края, да тень «железной занавеси» всё ещё незримо прикрывает другие дороги.
Время от времени он звонит домой. Переговоры бывают всегда очень короткими: «Мама, у меня всё хорошо. Не волнуйтесь. Работаю на стройке».
За свою молчаливость и не по детски серьёзные поступки, Зарина слыла в кишлаке, как не по годам мудрая девчонка. Хотя, за свою двенадцатилетнюю жизнь она дальше кишлака никуда не ездила. В прошлом году она впервые побывала в областном городе, это всего лишь в двух часах езды на автобусе от её кишлака. Город ей не понравился: «Там холодно», - коротко сказала она, хотя это было в июле месяце.
А где Россия, она понятия не имела. «Наверное, где-то там, далеко-далеко за горами», - думала она, глядя на заснеженные вершины за её домом.
И в который раз мысленно повторяла слова Анвара, которые она услышала вчера вечером, заваривая чай для гостей. А гости рассказывали о её единственном брате – Алишер, и о нелегкой жизни в далёкой России.
- Там холодно, но, не холода нам помеха в работе, а скинхеды. Вот они действительно мешают нам нормально жить и работать, - невесело рассказывал Анвар.
- А кто такие эти сукин… сикин… ну вообщем… те самые, как ты их назвал, - удивлённо спросил дед Акбаршо, застыв с куском свежеиспечённой лепёшки в руках. Дед Акбаршо, легендарная личность в кишлаке. Фронтовик дошедший, с боями, до Праги. Ему девяносто два года…возраст не редкий для горцев.
- Скинхеды что ли? – подсказал Анвар.
- Ну да.
- Да, я даже и не знаю, как вам это объяснить, дедушка. В общем они не любят всех, кто не русский…
- Не любят, это ты мягко сказал, - вмешался в разговор Омар-бек, отложив пиалу с чаем в сторону. – Они, в общем, ненавидят лютой ненавистью всех, кто не русский.
- Как это…? – недоумённо уставился своими, уже почти век, смотрящими на этот мир, глазами дед Акбаршо. Его седые брови, как крылья орла, сдвинулись к переносице.
- В общем, у них аллергия ко всем азиатам, кавказцам, африканцам, - медленно произнёс Омар-бек.
- Больные что ли?- переспросил дедушка, услышав слово аллергия.
Омар-бек постарше Анвара. До того, как уехать на заработки в Россию, он работал учителем истории в школе. Увлечённый парень. Самостоятельно писал диссертацию на тему «Синтез культур Греции и Персии, и их следы на Памире», но безденежье вынудили парня забросить всю научную работу и уехать на заработки в Россию. Нужно было кормить красавицу жену Мариям и голубоглазую крошку дочь – Сабрину.
- Не знаю дедушка, может и больные. И обострение этой болезни у них наступает в апреле месяце, - невесело добавил Омар-бек. – Двадцатого апреля они празднуют день рождение Гитлера.
- Эъ…? – чуть не поперхнулся дедушка – фронтовик. - А куда смотрят… эти… москвичи…? Да, я на Волоколамском шоссе, этих гитлеровцев… - начал возмущаться он употребляя древние, как он и сам, давно забытые, советские слова.
- Молча смотрят, дедушка, молча… А молчание, как известно... Фашизму, нынче, дедуля, кажется, только мы и противостоим.
- Вот этот шрам я получил от группы скинхедов, в прошлом году, тоже в конце апреля, после футбольного матча ЦСКА-«Зенит», - показал белесые швы Анвар, оголив запястье. - Это случилось в метро. Случилось мгновенно и неожиданно. Группа молодчиков одетые в чёрные куртки, как вихрь заскочили в вагон, огляделись, и кто-то из них, пальцем указал на меня, и ещё на кого-то, то ли осетина, то ли армянина, сидящего напротив меня, ещё совсем мальчика. Дальше я ничего не помню. Помню лишь, что они повиснув на поручнях вагона начали пинать ногами меня по лицу, по животу и в промеж ног. Всё это сопровождалось выкриками «Россия для русских», «убирайся в свою чучмекию», «ублюдок», «нерусь», Перед глазами сверкали чёрные ботинки на толстенных подошвах. И я потерял сознание.
- Хватит, - тихо произнёс дед, и ничего не говоря, медленно встал из за дастархана, и так же молча, шаркая ногами направился в сторону двери…
Зарина выбежала за дедом, чтобы подать ему калоши и деревянный костыль. Наклонившись у крыльца, она подала ему калоши, и тут она почувствовала тяжёлые влажные капли, как капли дождя, падающие ей на голову. Старик, победитель фашизма, плакал. Плакал беззвучно…
И теперь, Зарина, сидя у реки, тоже хотела плакать, но не плакалось. Безысходное отчаяние сжимало горло и сдерживало слёзы. Она скучала по брату, которого, вот уже два года не видела. Как он там, в далёкой чужбине? Она вспомнила, как ему не хотелось покидать родной кишлак, но сахарный диабет матери, вынудил его поехать на заработки. На регулярные уколы инсулина не хватало денег.
- Смотри за мамой, - сказал он Зарине ранним утром. Поцеловал её в лоб, взял свой темно-зелёный рюкзак с сушённым тутовыми ягодами и курагой, сел в попутную машину и уехал в сторону Душанбе. Вот так они расстались. Ей было тогда десять лет, а ему семнадцать.
Перед взором Зарины, снова и снова рисовалась картина рассказанная Анваром. Её детское воображение дорисовывало жуткие сцены избиения. Вместо Анвара она видела брата…
Как он не хотел ехать туда… эх, если бы не нужда, ни за что бы не выезжал за пределы своих гор…
Вдруг она резко взглянула на восток, и опытным глазом горянки определила, сколько времени оставалось до восхода солнца: время окончания утренней молитвы «Фаджр» ещё не наступило. Она тут же у реки совершила ритуальное омовении, и сорвав с головы большой шерстяной платок постелила его для молитвы. Платком поменьше она покрыла голову. Определив направление Мекки, начала молиться. Завершив молитву она, со слезами на глазах обратилась ко Всевышнему:
- Начинаю именем Милостивого Аллаха, милость Которого безгранична и вечна. Боже Всевышний защити и убереги моего брата Алишера от зла и слепой ненависти скинхедов. Дай ему силы противостоять их злым и человеконенавистническим намерениям. Дай ему избежать встречи с ними. Веди его тропами далёкими от троп скинхедов и других врагов. Удвой, утрой, удесятери силы моего брата, если ему придётся противостоять им. Ты Всеведущ и Всезнающ, и прекрасно осведомлён об истинных и добрых намерениях моего брата. Ему нужно лишь заработать достаточно денег для лечения матери. О Всевышний, Ты ведь над всякой вещью мощен, и тебе лишь стоит сказать «Будь» и всё свершается. Защити моего братика, Ангелами-Хранителями в далёкой и холодной стране. Пусть волею Твоею дана будет ему возможность невредимым вернуться домой. Аминь.
Волею Своею всели в заблудшие души скинхедов ростки милосердия. Образумь их, и открой им глаза на святость человеческой жизни дарованную Тобой. Возожги в их душах Свет Добра, и если раскаются о своих злодеяниях, прими их раскаяния, ведь Твоя доброта безгранична и вечна. Аминь.
И даруй мудрость и заботу правителям наших земель, снизошли Свою благодать и на наши края, чтобы никому из наших отцов и братьев не приходилось покидать родные дома, в поисках хлеба насущного… Аминь.
Долго и искренно молилась Зарина, в утренней тишине, сложив натруженные детские ладошки, и подняв их на уровень груди. По её щекам текли горячие детские слёзы, увлажняя кончики платка завязанного под подбородком.
И, казалось, что от горных, заснеженных скал громким эхом отзывались слова молитвы девочки-подростка.
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Осколок Персии
Небольшая ликвидация безграмотности. Совсем маленькая. Для людей со слабыми знаниями по географии (а может по этнографии?). Точнее, вообще, без знаний по географии или этнографии. Для тех, кому кажется, что люди живущие в Пруссии, Боруссии, Белоруссии, это родственные народы, или может даже говорящие на схожих языках. Ну, они же схоже звучат… Почему бы и нет?
Или например, полагающим, что люди живущие в Туркменистане, Киргизстане, Казахстане, Узбекистане и Таджикистане, это вообще родственники! Как пить дать! Их же, вообще, отличить невозможно! Вот тут, наши «отличники» от географии, будут отчасти правы, но только в отношении первых четырёх стран, но только не … Таджикистана. Туркмены, киргизы, казахи и узбеки, это да, это тюрко-язычные народы, и при желании, смогут понять друг друга легко, и без переводчика.
А вот таджикский язык они не поймут (если, конечно, не учили его специально). Таджикский язык относится к индо-европейскому семейству языков. И от тюркских языков он отличается так же, как русский от корейского.
Таджики это персо-язычный народ, который вместе с народами Средней Азии попал в состав СССР. А их этнические родственники, и ближайшие родственники по языку остались в Афганистане и Иране, то есть на территории персоязычных стран, которая когда-то и называлась Персией. Вот такой вот, своеобразный, осколок Персии, который стал называться – Таджикистаном. Вот такие вот перипетии Истории.
Дальше, в составе Союза Советских Социалистических Республик, таджики ментально отдалились от своих родственников – афганцев и иранцев, и стали – советскими людьми, частью советского народа. Хотя, до сих пор, и афганцы, и иранцы, и таджики, говорят на, почти, одном и том же языке - фарси (персидский). А с народами Средней Азии, мы общаемся, чаще всего, на русском языке – на государственном языке бывшего СССР. Вот такие вот дела…
Мир красив разноцветьем, и хорошо, если эти цвета отличаешь…
Хотя, что же это, я лукавлю? Я и себя отношу к тем самым «отличникам» от географии. Потому что, я тоже не знаю разницы между народностями Танзании, Кении и Ганы …
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
И не забываются юные года...
На свадьбе танцевали почти все, музыка была столь зажигательной, что танцевал даже Боб Айдаршо (Боб, Буб - значит дед). Я сидел на "манджа" (топчан, по шугнански), под яблоневым деревом, а рядом со мной, справа от меня сидел Парвиз, он приехал из Душанбе. Нам только что подали, ещё дымящийся "кабоб" (жаркое из мелко нарежанного мяса). Парвиз рассказывал о себе, точнее о том времени, когда он ещё школьником жил в этом же кишлаке, вспоминал разные смешные истории. Тут раздался взрыв смеха, даже сквозь громкую музыку был слышен хохот, и все смотрели на танцующих. Оказывается, все смеялись глядя, как по молодецки танцует Боб Айдаршо.
В кругу молодых девушек он выделывал такие выкрутасы, что ни один молодой парень, наверное, не смог бы станцевать так как Боб Айдаршо. Он, заложив одну руку за голову, а другую за пояс, и стоя на одной ноге подпрыгивал вокруг молодой и красивой девушки в зелёном платье с большими жёлтыми цветами. А другие девушки и женщины взяв их в круг, с хохотом аплодировали им.
- Баракалло Боб!
- Ку Боб двис машре, царанг ракс чидо даркор (Ну ка, дед, покажи нам, как нужно танцевать. (Шугнанский язык)!!
- Ай, ту, Айдаршо гал кизгир (Ну, ты Айдаршо, ещё боевой (шугнанский язык)! - раззадоривали деда все вокруг.
Я взглянул на Парвиза, и удивился что он не смеялся. Он пристально смотрел на девушку, которая танцевала с дедом.
- Что с тобой, Парвиз? - осторожно спросил я его.
- Да ничего, не обращай внимания, - грустно ответил он и отложил в сторону тарелку с кабобом, не отрывая взгляда от девушки.
Тут музыкантам дали немного отдохнуть, и все танцующие со смехом и шутками расселись по своим местам. Та красивая девушка села на "манджа", где невеста, одетая во всё красное, сидела со своими подругами. Парвиз теперь смотрел только на ту девушку. Их взгляды несколько раз встретились.
- Ты, что, Парвиз, знаком с этой девушкой? - тихо спросил я его.
- Да, это Наргис, мы учились в одной школе, но она на три года младше меня. Почти пятнадцать лет не встречал её. Надо же она, почти, совсем не изменилась, - грустно произнёс он.
Я не стал его допрашивать, но по его интонации понял, что между ним и Наргис что-то было.
Тут, после кабоба, стали разносить ещё совсем горячий плов, с нарезанными кусками мяса сверху, и салатом из помидоров, лука и укропа. Но Парвиз даже не притронулся к плову. "Видимо, у него было что-то серьёзное с Наргис", подумал я. Тут снова заиграли музыканты, и снова стало весело. Но на Парвиза и музыка не подействовала. Он молча пил чай, и думал о чём-то своём. Я не стал мешать ему. "Если захочет, сам расскажет, не захочет, это его личное дело" - решил я и стал слушать песню "Ай, духтари дехот", которую, в этот момент исполняли музыканты. С новой силой разгорелись танцы. Снова танцевала Наргис. Надо признаться, она танцевала очень красиво.
Пропущу описания свадьбы, потому что мой рассказ вообще-то о Парвизе.
С Парвизом я встретился несколько дней спустья после свадьбы на берегу речки, где он косил сено.
- Саломолек, какое это удовольствие, приехать летом в кишлак, - произнёс он с радостью в голосе.
- Ваалек, да, полностью с тобой согласен, мне тоже нравится приезжать сюда в отпуск, - признался и я.
Мы разговорились, сидя на только что скошенной траве, от которой шёл сладкий цветочный запах. Он рассказывал, как он работал в России, а потом через Фонд Ага Хана, поступил в КЕПП и выучил, довольно хорошо, английский язык. Затем вернулся в Душанбе, где иногда получалось поработать переводчиком в различных международных организациях, или с туристами. Позже он поступил на заочный факультет Института Искусств в Белгороде, в России, где он в своё время проработал несколько лет.
- Но где бы я не был, меня всегда тянет на Памир, - гордо заключил он свой разговор.
- Ну, конечно, это ведь твой дом, тут твои родители, друзья и знакомые. Тут каждый куст, и каждая тропинка напомнит тебе твоё детство, - сфилософствовал я.
- Да, и незабываемая первая любовь, - таинственно и тихо добавил он.
Я с улыбкой посмотрел ему в глаза, и полушутя произнёс:
- Наверное, это была Наргис?
- Да, это она, - смущенно признался он и замолчал. - Это случилось во время празднования Навруза. Мы ещё учились в школе. Я был в одинадцатом классе, а она в восьмом. Но не смотря на возраст, она была решительной и отчаянной девушкой. От неё можно было ожидать всего. Мы репетировали какой то спектакль, где она играла роль Принцессы, а я роль Принца, и мы иногда до поздна засиживались в школе, даже после репетиции. .. А как известно Навруз это весна, и молодая кровь просто бушует. Я не заметно влюбился в свою партнёршу. По её глазам и, иногда, красневшим шекам, я догадывался что наша влюблённость взаимная. По ходу спектакля, в финальной её части Принц и Принцесса должны были встретиться, обняться и поцеловаться, на что Наргис, конечно, никак не соглашалась (а я, всё же, тайно на это надеялся). Но наши учителя нашли выход. Они сказали, что бы мы стали с разных сторон сцены, и по знаку, побежали с раскинутыми руками, навстречу друг к другу, и в этот момент закрывается занавес, и ненадо не обниматься и не целоваться. Всего лишь иммитация.
И вот настал день спектакля. Мы с волнением играем спектакль. Подходит финальная часть, и я и Наргис бежим навстречу друг другу, четыре метра, три метра, два метра, один метр... а занавес не закрывается (как позже выяснилось, что то там застряло). Мы столкнулись лицом к лицу, а занавес ещё открыт. Первой опнмнилась Наргис, она поколебалась и обняла меня за шею. В это время учитель стоявший в углу сцены побежал по ступенькам вниз, крича на того, кто должен был закрыть занавес. Но тут занавес начал закрываться сам собой. Наргис снизу вверх посмотрела на меня, и я увидев её красивые синие глаза, с невероятной ближины, и не выдержав нежно прикоснулся к её губам. Кажется этого уже ни кто не заметил, кроме старой тёти (виц) Зарагуль, уборщицы школы, которая каким то образом оказалаь за сценой и нсекольких младшеклассников стоявщих у стенки, ближе к сцене. Занавес закрылся. В зале громко (как всегда бывает в школе) кричали и свистели. Мы с Наргис стояли по среди сцены и не знали что делать. Она вся покраснела, сквозь её распущенные длинные волосы я заметил кончики её маленьких ушей, которые горели вишнёвым цветом, Я должен признаться, что это был, на самом деле, наш первый поцелуй. И я до сих пор помню его вкус.
Занавес открылся, всех участников вызвали снова на сцену, и больше всех требовали Наргис и меня. Кстати, именно после этого спектакля, у нас у обеих зародилась мысль поступит в Институт Искусств.
После Навруза, как известно наступают весенные школьные каникулы. Все каникулы я провёл под впечатлением того поцелуя. Наргис намеренно избегала меня. Мои одноклассники шутили надо мной, и я тоже отшучивался, отвергая свою влюблённость. Хочу, призанться, что в школьные годы разница в возрасте в три года, для меня воспринималась, как огромня пропасть (сейчас, смешно об этом вспоминать). И по этому я делал вид, что не обращаю внимания на эту восьмиклассницу, на Наргис, а на самом деле я, бензнадёжно, был влюблён в неё. В эту загадочно красивую, непредсказуюмую и решительную девчёнку.
Я никогда, за все годы обучения в школе, не ждал того, чтобы побыстрее закончились каникулы, и снова пойти в школу, и увидеть эту девчёнку, которая смогла зажечь в моём сердце первую и настоящую влюблённость. Хочу сделать ещё одно признание: до этого момента, я числился в списках отъявленных хулиганов школы, хотя учился хорошо, но по поведению, всегда был двойшником.
Что было потом? Потом, я закончил школу. Попытался поступить в душанбинский Институт Искусств, но не получилось. Вернулся в кишлак. Затем решил, почти как все молодые ребята кишлака, уехать в Россию. Естественно об этом стало известно всем, и даже Наргис. Однажды, моя сестрёнка принесла мне записку, на котором карандашом было написано: "Хочу с тобой встретиться. Наргис". И всё больше ничего. Радости моей не было предела. И я корил и ругал себя, почему не я, а она решилась первой сказать это. Но, как я уже говорил, она всегда была решительной и непредсказуемой.
Мы встретились в сентябре, в сезон сенокоса, где наши участки соседствовали друг с другом. Теперь она казалась взрослой, всё таки - девятиклассница. Она стала ещё женственее, ещё краше.
Что было во время наших встреч? Никому, и никогда не скажу.
- Не настаиваю, - искрненно согласился я с ним. Я был полностью согласен с ним, что это навсегда должна остаться тайной только для двоих. Истинные чувства не требуют разглашения. Они должны навсегда остаться незримыми узами, навсегда, и толко для них.
Тут Парвиз посмотрел на меня, улыбнулся, и поднял пучок свежескошенной травы, и нежно вдохнул аромат свежих трав.
- Вот и сейчас, кошу траву, и этот запах возвращает меня к тем годам.
Стало вечереть, и с гор начали возврашаться овцы и коровы (с потца). Кишлак наполнился блеянием коз и баранов. Меня всегда удивляло, как они (овцы) без ошибки находили свои дворы. Из дворов струйками стал подниматься дым, и запахло жаренным луком.
Мы ещё немного посидели с Парвизом, погворили о том о сём, и разошлись по домам.
Мои дорогие читатели, наверное, хотят меня спросить: "А что случилось дальше? Почему же эти двое влюблённых не поженились?"
Честно скажу, я не знаю. А Парвиз рассказал, то что счёл нужным, больше вопросов я ему не задавал.
Но разговаривая со своими "хиён" (сестры жены), я догадался, что и у Парвиза и у Наргис свои семьи и дети.
А через несколько дней после свадьбы мой отпуск закончился, и я уехал из ставшего для меня близким кишлака.
В конце своего рассказа хочу добавить: Ведь это мгновение из жизни, из жизни двух, давайте, я всё таки напишу, счатливых Принца и Принцессу из далёкого памирского кишлака. Не только в индийских фильмах влюбляются, влюбляются везде. И везде она протекает по своему. И у каждого она своя и неповторима, и каждое мгновение той первой, полудетской любви дорога лишь для тех, кто испытал эти чувства.
На мгновение представьте Парвиза, сидящего на "манджа", среди шумной свадьбы, и спустья пятнадцать лет встретившего свою первую любовь. Незабываемую любовь. Это не исчезающая и вечная мелодия, вечный напев который навсегда записывается в сердцах влюлённых. И ты его, по желанию, если захочешь, можешь слушать снова и снова. Иногда тихо, еле слышно, а иногда громко, во всю мощь. Мне показалось, что Парвиз, тогда, сидя рядом со мной на "манджа", одновременно находился на сцене школы, когда он впервые познал волшебный вкус первого поцелуя губ совсем ещё юной девушки. (Написал эти строки, и сразу вспомнил чарующие стихи великого Омара Хайама).
Видимо и у Наргис, тоже, сердце билось учащенно, когда их взгляды встретились, но я ничего сказать о ней не могу. Я видел её лишь издали.
Этот немой разговор, разговор взглядами, понимали лишь они. И я уверен, что своими взглядами они рассказали друг другу всё, всю поэму их прошедшей истории. Иногда так бывает, что слова оказываются лишними. Поэтому я прекращаю писать, а скажу лишь: "Слушайте мелодию любви"...
Эпилог
А Боб Айдаршо оказался молодцом. В тот день, парни гораздо моложе его, не выдержали танцы до конца свадьбы, а Боб Айдаршо, дотанцевал до конца свадьбы, без перерыва, а потом говорят его видели дома, на свадьбе и у жениха, где было продолжение свадьбы... А может он тоже влюбился, ну скажем в виц (тётя) Зарагуль...?
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Мудрецы уходят в горы
Мудрецы уходят в горы
Свежиый воздух гор слегка пьянил меня. Я поднимался всё выше и выше по горной тропе. Недавно прошедший дождь освежил всю природу, трава стала ярче, воздух стал прозрачнее, и небо стало ещё голубее. Дышалось свободно.
Город, с его нудной суматохой и притворной жизнью остался позади. Далеко позади, во всяком случае, до ближайщего города, было более семисот километров. И мне казалось, что я попал в другой мир, в естественный мир. Оно так и было. Вокруг меня были тутовые дервья, с их янтарными ягодами. Живо и естественно журчали свежие горные ручьи с талой водой. Паслись стада коров, и я уверенно мог сказать, что их вымя было наполнено не пастеризированным молоком, а самым натуральным. Я шёл и наслаждался естественной природой Памира
К полудни я достиг горного плато, на высоте, около трёх тысяч метров. Остановился у небольшого родника, отдохнуть. Кусок домашней лепёшки, козьего сыра, и свежего помидора показались мне лучше всяких деликатесов изысканных ресторанов. После еды меня начало клонить ко сну, и я сорудив из рюкзака подушку, прилег на короткую травку, рядом с родником.
Проснулся я от того, что услышал фыркание ослика, на котором сидел седой, благообразный старик, по одежде похожий на дервиша. Пораявнявшись со мной старик спешился, подошёл к роднику и пригоршнями, медленно стал пить воду.
- Саламалейкум, друг, наверное, я тебя разбудил, извини., - ласково произнёс старик. Он был похож на тех древних мудрецов Востока, изображения которых нам встречались в школьных учебниках по персоязычной поэзии. Я имею ввиду Джалалуддина Руми, Омара Хайама, Абу Али ибн Сина, и всю ту плеяду гигантов Востока.
- Ваалейкум ассалам, да нет, я лишь вздремнул немного.
- Наверное с нижнего пастбища поднялся сюда, - то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс старик.
- Нет, я из города, из Душанбе, решил провести свой отпуск в горах.
- Замечательно придумал. А я вот давным давно покинул город, и нисколько об этом не жалею, добавил загадочный старик. - В первый же год войны, я взял свою жену, детей и привёз их сюда. Не хотелось оставаться среди сумасшедщих людей. Воюют только сумасшедщие.
- И как же, не трудно жить в горах? - осторожно спросил я его.
- Поверь мне, друг, я никогда не был более счастлив, чем здесь в горах.
- Ну, как же, без электричества, без газа, без докторов, по крайней мере...
- И без всего этого можно прожить. И без докторов тоже. Поверь, за всё это время, что я живу в горах, ни я сам, ни жена, и не дети ни разу на болели. Именно тут в горах, многие вещи прояснились для меня. В городе много суеты, надо признать, бесмысленной суеты. А самое бесмыленное, то что ты зависим от абсолютно глупых вещй, как начальник, зарплата, то же электричество, газ... Ты не волен делать то, чего больше всего хочешь, - спокойно завершил старик, свою не короткую речь, и внимательно посмотрел мне в глаза, как бы убеждаясь, понимаю ли я его. И, видимо, удовлетворившись, явно выраженным любопытсвом на моём лице, продолжил:
- А больше всего человеку хочется быть самим собой. Ты, вот, кто по профессии? - неожиданно спросил он меня.
- Я... я... вообще то, - не нашёлся я что ответить старику, потому что на самом деле не знал что ответить. Перепробовал много профессий.
- Не мучайся, вижу что трудно тебе ответить на такой простой вопрос. А вот если бы я спросил тебя: "Что ты любишь больше всего делать?", ты бы наверняка легко нашёлся, что ответить. Вот, то что ты и любишь больше всего, это и есть твоя профессия, твоё призвание. Всевышний, даёт тебе облегчение, именно в том деле для чего Он тебя предназначил. Этого, тебе, больше всего и хочется делать.
- Ну, а как же чувство долга перед семьёй... детьми, - осторожно спросил я его, хотя не хотелось перебивать разговорившегося, странного горца.
- Будь самим собой, и ты выполнишь все свои долги перед всем и всеми... Будь искренен, хотя бы, с самим собой. Не искажай свою суть, от этого напрягаешься, потому что искажаешь всю Вселенную. Любое искажение это шаг в сторону от истины. Знаешь, брат, я скажу тебе больше. Твои мысли, часто, подсказывают тебе твою миссию на Земле, но ты не всегда готов их расслышать. А ещё чаще, ты их отгоняешь.
Будучи горожанином, я тоже перепробовал, много профессий. По правилам города, после школы поступил в институт на инженера, где учился без особой радости. После окончания, я работал в школе учителем физики, что у меня тоже не особенно получалось. После развала страны пробовал себя и в бизнесе - не увлекало. По настоящему меня увлекало, лишь когда я помогал отцу в работе по саду и огороду. Моя душа пела, когда я смотрел на способы посадки картофеля и помидор, и сам пробовал подражать отцу. Я зачарованно смотрел, как отец прививает веточку хурмы к инджиру. Затем восторгался собирая урожай с полей и с привитых деревьев. Больше всего мне хотелось делать то что делает мой отец. Но городские правила открыто говорили мне "это смешно". А скромные мысли о крестьянстве, стыдливо и не назойливо продолжали посешать меня, а я их отгонял и отгонял...
Поселившись в горах, я стал прислушиваться к своим мыслям-намёкам, я стал самим собой и я счастлив. И теперь, в этих суровых горных условиях я сам себе Академик -Агроном. У меня нет проблем с продуктами. У меня вообще нет проблем. Я вписался в это счастливое пространство, в эту природу в эти величественные горы... Место жительства имеет огромное значение, мой друг. Тебе, наверняка, приходилось слышать, что мысль материальна, и имеет силу воздействия на окружение?
- Да, читал где то, - тихо ответил я
- А я испытал это на себе в годы войны в Душанбе. Да, скорее всего, не один я чувствовали это. Я помню, как мне показалось, что воздух звенел от страха, поселившегося в городе. Даже цвет воздуха стал сероватым от дикого напряжения. А всё потому, что мысли у людей были скованы страхом. И эти мысли, материализуясь, создавали атмосферу страха.
Так что мыслить позитвно очень важно. Более того, мысль это другая реальность, и эту реальность ты волен создавать, как тебе угодно, в соответствии со своими намерениями. Но и отвечать за ту реальность тебе же... Мысль воздействует на нас. Да и сама наша жизнь есть мысль...
Тут старик медленно поднял голову и взглянул на небо, где в яркой синеве, парила пара орлов. Я тоже, невольно, стал наблюдать за птицами.
- Птицы всегда и всем довольны, потому что больше всего они любять летать, и летают... Вот и я занявшись тем, что люблю больше всего стал счастлив.
Теперь я живу в согласии с самим собой. Это так естественно и прекрасно, как сама природа, которую ты видишь вокруг себя. Если счастье есть цель человека, то я достиг своей цели
Стать счастливым очень легко, если сможешь правильно ответить на два не простых вопроса: "Кто я?" и "Что я здесь делаю?"
Весь этот, можно сказать, монолог горца, я слушал почти молча и очень внимательно. Я не помню, сколько времени мы сидели у ручья. Старик говорил медленно и время от времени умолкал, затем снова продолжал монолог. Мне не хотелось его перебивать. Недалеко от нас пасся его ослик. Вокруг нас были высоченные горы, вершины которых были покрыты вечными снегами. Дул легкий июньский горный ветер. И казалось, что я нахожусь в волшебной обстановке, где было легко и свободно. А может, действительно, то горное пространство, где я сидел с этим загадочным горным мудрецом, пересекалось иной счастливой реальностью... Не зря мудрецы уходят в горы...
Стакрик оторвал свой взгляд от птиц, медленно но молодцевто встал, поправил свой стёганный, тёмно-зелёный чапан (традиционный халат у народов Средней Азии) и произнёс:
- Ты, парень, на верном пути, раз тебя потянуло в горы. Ну, будь здоров.
- Спасибо бобо, - ответил я
Затем он взял своего ослика за уздечко, и легкой походкой юноши зашагал по тропинке дальше.
Я ещё немного посидел у родника, размышляя о том что говорил старик. Больше всего думалось над словами: "Стать счастливым очень легко, если сможешь правильно ответить на два не простых вопроса: "Кто я?" и "Что я здесь делаю?"
Сами горы и тишина располагали к размышлениям. Может поэтому мудрецы уходят в горы?
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Дождь
Как то в июне месяце, в полдень, я возвращался из Баджува в Пастхуф. Июнь, на Памире, как обычно не очень жаркий, но и не очень прохладный. То пройдёт дождь, то проглянет солнышко. Воздух чистый и свежий, как всегда после дождя. Свежие, недавно раскрывшиеся, ярко зелёные листья деревьев шелестят под слабым ветерком. По обочине дороги буйно цветут весенние цветочки жёлтого и синего цветов вперемешку. Погода была солнечная, хотя кое где в небе были видны дождевые тучи. Я решил пройтись пешком, это ведь одно удовольствие, пройтись пешком по дорогам Памира. Изредка проскакивали УАЗики набитые пассажирами и багажом. Я шел и насвистывал себе под нос мелодию песни группы "Шамс". "Рубобчаят зилак чизил ёри ман..." (шугнанский язык). Иногда какая ни будь мелодия, как прицепится, так целый день и вертится у тебя в голове, и ты её неосознанно мурлычешь себе снова и снова, даже и не замечая этого.
По дороге мне встретился мальчик одетый в старый спортивный костюм, на котором еле-еле виднелись выцветшие буквы, и я с трудом разобрал надпись "Montana". Мальчик погонял зелёным прутиком рыжую корову у которой было полное вымя молока. Мальчик шел встречной дорогой.
- Саломолек, - поприветствовал он меня, когда поравнялся со мной.
- Ваалейкум бар салом, - ответил я. - куда собрался? - осведомился я у мальчика, скорее всего просто так, чтобы что то сказать.
- В кишлак Баджув, - ответил он мне равнодушно.
- Давай побыстрее, а то видишь, дождь собирается, - с улыбкой сказал я ему. Он тоже улыбнулся и дальше погнал свою корову.
Я пошёл дальше. Слева шумела горная река. Впереди виднелась не большая ореховая рощица на берегу реки. Ещё не доходя до рощицы, я заметил большую тёмную дождевую тучу, неожиданно выплывшую со стороны афганских гор. Я сразу понял, что сейчас польёт дождь. Мне сразу вспомнился мальчика, он ещё наверняка не добрался до Баджува. Когда я достиг ореховой рощи, дождь начал накрапывать. Я решил переждать дождь под орехами. Дождь всё усиливался и усиливался. Через некоторое время дождь стал пробиваться сквозь листья орешника, сначала редкими каплями, а потом хлынул вовсю как из ведра. Я перебрался поплотнее к стволу, где было сыро, но всё же посуше. Взглянул на небо, тучи сгущались. Было ясно, что ждать мне придётся долго.
Я/ взглянул на дорогу, в надежде, не видно ли какой либо попутной машины. Машин не было. Вдали я заметил маленькую фигурку, бегущую в сторону рощи, и я подумал, сначала, что возможно это тот самый мальчик, тоже решил переждать ливень под деревьями. Но по мере приближения фигурки я всё больше и больше убеждался, что это не мальчик а девочка, лет тринадцати или четырнадцати. Подойдя поближе, она удивлённо посмотрела на меня своими большими зелёными глазами, и встала под соседнее, в шагах пяти от меня дерево. Её платье - курта, тёмно зелёного цвета была вся промокшая, которое плотно облепило её, уже девичье, тело. Заметив это она повернулась ко мне левым боком. На голове пёстрый промокший платок, из под которого выбились промокшие волосы и прилипли к её нежному, ещё почти детскому лицу. На ногах у неё были резиновые калоши чёрного цвета. Она наклонившись попыталась выжать подол платья, но тщетно, буквально через минуту подол был мокрым снова. Дерево её почти не защищало.
- Иди встань под моё дерево, а я перейду под твоё, - с улыбкой предложил ей своё место, где по прежнему было более менее сухо. Она помотала головой.
- И что тебе дома не сидится, в такую погоду?
- Мне нужно в Вамар, в аптеку, за лекарствами, у матери температура третий день, а наш медпункт уже неделю закрыт. Да и лекарств там всё равно нет, - недовольно ответила она.
- А по старше никого не было, послать за лекарствами?
- Брат в России, дома я и мама. Надеялась сесть на попутную машину, да не повезло, - ответила она, уже без раздражения в голосе.
- Переходи на моё место, а я пойду "поголосую" на обочине дороги. Я вышел из под дерева, и направился к дороге. Я заметил, как она робкими шагами перебралась под "моё" дерево.
Дождь продолжал лить сплошными тугими струями - протянешь руку, едва ли увидишь свои пальцы. И я промок на сквозь. Машин не было. Я простоял около четверти часа, безрезультатно, и решил вернуться обратно под дерево, но не под то дерево, где стояла девчонка, а под другое, которое почти не защищало от дождя. Девочка попыталась освободить мне место, но я обеими руками замахал в её сторону, показывая, чтобы она не высовывалась оттуда. Я заметил, что за четверть часа она почти успела обсохнуть, над её плечами слегка клубился пар. Она ладонями обхватила свои детские плечики, и я заметил, что её тонкие пальцы были не по детски натружены. Видимо всю работу по хозяйству выполняла она. И я подумал, что за доля у этой девчонки, в этом, затерявшемся, среди гор кишлаке.
- В школу то ходишь? - спросил я её
- Сейчас каникулы, - уже более ласково ответила она. А вообще хожу, уже в седьмой класс перешла. Потом она рассказала, что очень ждёт брата из России, что он должен жениться в этот свой приезд. И что если у неё будет хиён (по памирски, жена брата), ей станет легче справляться с работой по дому. Она потихоньку разговорилась, и ещё много чего рассказала о своей не детской судьбе в кишлаке. Рассказала о своей единственной кукле, которую подарил брат на Новый год, когда ей было лет шесть. Я слушал её молча, изредка вставляя короткие реплики, вроде "да", "неужели", "ах, вот как...". Так, незаметно мы проговорили более часа. Дождь не прекращался.
Вдруг послышался шум приближающейся машины. Я не дослушав её выбежал на дорогу, и увидел серый УАЗик, на боку, которой было написано АКДН. Было заметно, как интенсивно работали "дворники" на лобовом стекле. Я замахал так неистово, что машина сразу остановилась. Машина была полна людей.
- Садись, одно место как нибудь найдём , - открыв дверь, почти прокричал водитель, молодой парень, с бейсбольной кепкой на голове.
- Эй, ях, тарав тезды жоз (эй, сестрёнка, беги сюда скорее), - прокричал я, тут же сообразив, что за всё время я даже имени её не спросил. Она быстро подбежала, и с большим трудом втиснулась на заднее сиденье. Я быстро закрыл за нею дверь, всё ещё боясь, что водитель передумает. И лишь заметил, через запотевшее окно двери её удивлённое лицо. Она, что то пыталась сказать, но я ничего не расслышал.
Водитель, высунув голову, прокричал, что за ними едет ещё машина. Он рванул с места и машина исчезла в пучине дождя.
Я стоял у дороги, не зная что делать, вернуться ли под дерево, или ждать машину. Решил вернуться под дерево. Под деревом бросились в глаза следы от калош. Мне пришлось простоять под орехом ещё некоторое время, и дождь прекратился. Я вышел на дорогу, и продолжил свой путь в кишлак. Снова выглянуло солнышко. Усилился запах трав, как будто после сенокоса. Я поймал себе на мысли, что снова насвистываю мелодию песни "Рубобчаят зилак чизил ёри ман..."
Вот уже столько лет прошло с того летнего дождливого дня, и я каждый раз проезжая этот участок дороги, всегда невольно бросаю взгляд под то дерево... Джурахон Маматов Душанбе, Таджикистан
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Раз и навсегда
Раз и навсегда
---
Был жаркий июльский день. Мы с другом, с Олимом, решили прогуляться по хорогскому базару, перед тем, как поехать в кишлак Пастхуф. Олим увлечённый спортом парень - очень любит футбол, поэтому мы искали хороший футбольный мяч. Он без остановки рассказывал мне о Диего Марадоне, о Зинеддине Зидане, о Леонеле Месси. Кто из них, и когда забил самые важные голы.
- Джура, а ты смотрел финальный матч Чемпионата Мира, между Францией и Италией? -спросил он меня
- Это, когда Зидана удалили? - уточнил я.
- Да, да, - оживлённо подхватил он. После этого он начал крыть на чём свет стоит, Марко Матерраци, который и спровоцировал Зидана нарушить правила. Он начал развивать целую теорию, о том, что всё это было задумано итальянцами заранее.
И я подумал, что Олима, наверное, кроме футбола ничего на свете больше не интересует. И вдруг он умолк. Я удивлённо посмотрел на него, в это время мы уже почти закончили обход базара, и подошли к автовокзалу. На земле везде были разложены кучи арбузов и дынь. У одной из этих арбузных пирамид стоял автобус с пассажирами, готовый к отъезду. Взгляд Олима был направлен в окно этого автобуса, где обмахиваясь газетой сидела красивая девушка, лет восемнадцати. Было очень жарко, поэтому окна автобуса были открыты. Я тоже заметил, что девушка была поразительной красоты. Светлолицая, с темными волосами, заплетёнными в одну толстую косу, с завитушками у шеи и у висков. Тёмные лучистые глаза были обрамлены длинными ресницами. Олим, пристально смотрел на неё, и не мог оторвать взгляда.
- Эй, Марадона, что с тобой? - шутливо спросил я его.
Он, лишь на мгновение посмотрел на меня, затем снова уставился на красавицу. Девушка заметила его взгляд, и смущённо закрыло лицо газетой.
В это время автобус тронулся с места. Олим сказав мне "сейчас, подожди" быстро оббежал автобус и взглянул на лобовое стекло, затем подошёл ко мне, с рассеянным взглядом, часто повторяя: "Барушон, Барушон, Барушон..."
- Ну, а что сказал Матерраци Зидану, хотел я вернуть его к прежней теме.
- А... что...? - не мог понять меня Олим.
Я понял, что, только что, я стал свидетелем пресловутой "любви с первого взгляда".
- Пить хочу, - вдруг произнёс он не отрывая взгляда от отъезжающего автобуса. Мы подошли к пожилой женщине продававшей охлаждённую, кажется, малиновую воду. Олим пил стакан за стаканом, как будто хотел заглушить огонь, только что возникшей, любви.
Ну, что скажешь молодому парню. В этом возрасте, всё кажется раз и навсегда. Любовь к футболу -раз и навсегда. Любовь к девушке - раз и навсегда.
С высоты своего возраста мне хотелось сказать:
- Олим, ты ещё встретишь свою настоящую любовь, всё у тебя впереди.
Но взглянув в его глаза, я понял, что лучше промолчать. В тот момент, для него, настоящей любовью была, та самая девушка, которая уехала в Барушон. Лучше не переубеждать его, всё равно ничего не получится. Ему ведь всего лишь восемнадцать...
Со стороны речки дул прохладный ветер. Мы вышли из базара, и под тенью зелёных ив, прошлись пешком до висячего моста, где была припаркована наша "Нива". Всю дорогу Олим молчал.
Вот так вот, Памир лишился великого футболиста, из за красавицы из Барушона...
А из Барушона ли была она?...
© Copyright: Джурахон Маматов, 2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий